* * *
Снова оттепель, будто зима только сниться.
Греют ангелы крылья на крыше собора.
У прохожих сегодня счастливые лица:
Будто манна небесная пала на город.

В этом мире, увы, все прекрасное зыбко.
Ночь придет и закончится день небывалый.
Он такой мимолетный, как ваша улыбка:
Обещает так много, а может так мало.

А потом разгуляется новая стужа
Нас разделит зимы пелена снеговая.
То не ангелы в небе, а голуби кружат.
Виноват, обознался… Ну, с кем не бывает.

* * *
Дождь в январе, такой же неуместный
как снег в июле, льет себе и льет
на площадях и в переулках тесных.
Нигде не скрыться от его щедрот.
Ему не жаль всего себя истратить.
Он все до капли нам отдать готов.
Пускай ему молитвами не платят,
не возжигают жертвенных костров.
Он в буйном танце над домами кружит.
Ну что ему какой-то календарь!
А мы устало шлепаем по лужам
и проклинаем слякотный январь.

Любимой Ксюше на 11-ю годовщину

Тебя принимаю я всю целиком:
С беретиком, с черным твоим рюкзаком,
В костюмах и юбках, штанах и без оных
И даже в той крутке болотно-зеленой.
С твоею улыбкой, с твоими слезами
И хною окрашенными волосами.
С помадами, кремами, мазями, феном,
С сопением ночью необыкновенным.
С твоей ежедневной купальной программой
И даже с твоею любимою мамой.
Тебя принимаю я всю целиком…
Одиннадцать лет я с тобою знаком.
Одиннадцать лет пролетело,
А мне это не надоело!
Мне Бог на рецепте поставил печать.
Готов я и дальше тебя принимать.
Готов еженощно, готов ежедневно,
Подкожно, подмышечно и внутривенно!
Любую беду одолеем вдвоем.
Радируй радист – начинаю прием!

* * *
Мгновенье ока… Сколько длит
мгновенье это?
Взмах крыльев бабочки? Кульбит
легкоатлета?
А может, этот самый миг —
первопричина,
и целый мир уже возник
из Божьей глины?..

* * *
Больше Парнас не славлю я.
Морщусь от рифм досадливо.
Прозой душа отравлена.
Дайте противоядия!

* * *
Ленивые крылья души-лежебоки
меня не подымут в зенит.
Все реже и реже рифмуются строки.
Все чаще мобильник звонит.

* * *

До чего, щегол, ты,
До чего ж ты щегловит!
Осип Мандельштам.

Всю жизнь глядеть, не наглядеться
На бабочек и на стрекоз,
без суетливых интермеццо
мечтать о Греции всерьёз.

Кружить, как птица, петь, как птица,
легко порхать поверх голов,
но не бояться, не таиться,
когда приходит птицелов…

Canzona

Вещая птица в небе кружится.
Синее море. Белый корабль.
Что это было? Быль? Небылица?
Счастье – синица или журавль?

Вдоль побережья катится катер.
Волны все выше. Ветер все злей.
Зря ты надела легкое платье.
Крепче объятья – будет теплей!

Волны до неба. Грома раскаты.
Мы виноваты в этом едва ль.
Что с нами будет? Счастье – куда ты?
Жаль расставаться. Жизни – не жаль!

Вещая птица кружит несмело.
То ли рыдает, то ли поет.
Море вернуло мертвое тело.
Тело другое не отдает.

* * *
Заря над миром кровоточит.
Опять убили бога ночи.
Но радоваться нам негоже,
Ведь бога дня прикончат тоже.

* * *
Гитара. Музыкант. Корабль идущий к югу…
Хулио Кортасар «Выигрыши».

Гитара. Музыкант. Корабль идущий к югу.
Прощайте гавани умеренных широт.
Вот так бы плыть и плыть по воле волн упругих,
Не видя берегов, не ведая забот…

Победы аромат и выигрыша запах
Я ощущал не раз, но отчего опять
корабль плывёт на юг, а я плетусь на запад
судить чужой позор и пошлость воспевать.

Из моего окна, увы, не видно моря.
Водитель курит дрянь и давит на клаксон.
Маршрутное такси, застрявшее в заторе,
угрюмый пассажир и радио «Шансон».

* * *
Зову тебя, Жизнь: обнимай и целуй!
Я твой от макушек до пят.
Мне в сердце вонзил золотую стрелу
Крылатый насмешливый гад.

Как сладко пробитое сердце болит,
Покоя душе не дает.
Царица, ты мне все, что хочешь, вели —
Исполню желанье твое!

Веди меня, Жизнь, тормоши, волочи.
Я больше не стану робеть.
И мне улыбаясь, меня научи
Всегда улыбаться тебе.

* * *
Опять нагнало туч из прошлого,
нахлынул словно ливень стыд
и от воспоминанья пошлого
душа промокшая дрожит.

Казалось и стыдиться нечего,
другой бы плюнул и растер,
а я опять, понурив плечи,
иду, как Бруно, на костер.

* * *
MM

Когда душонка в своей каморке
дрожит от страха,
я выпиваю настой твой горький,
Марина-знахарь.

Такое зелье не всем по вкусу
и невдомек-то,
Что как лекарство твое искусство,
Марина-доктор.

С тобой отныне мы - души-сёстры -
вдвоем навеки.
Вонзай же в сердце свой скальпель острый,
Марина-лекарь!

* * *
Белый снег над городом летит.
Белый снег никто не запретит.
Улыбнись прохожий-снеговик,
Отряхни свой белый воротник.
К нам зима пришла исподтишка,
Натрусила пыли из мешка.
Белый снег и в поле, и в лесу.
Даже у котенка на носу!
Белый снег по городу идет,
Всем вокруг одежды раздает.
Нарядил и ели, и дубы.
Даже телеграфные столбы.
На ветвях искрятся кружева,
Здесь не обошлось без волшебства.
Погляди: какая красота!
Жизнь начнется с чистого листа!

Сон

А за моим плечом летают ангелы,
а за другим плечом толкутся черти,
и формулы своей вселенской алгебры
огнем и кровью пред глазами чертят.

Я вглядываюсь в эти уравнения,
понять пытаюсь символы и знаки,
но в голове моей одни сомнения:
чего мне ждать, куда идти во мраке?

В холодной тишине плывут созвездия,
кружат миры, вращаются планеты,
а я стою один во тьме над Бездною,
не в силах разгадать ее секреты.


* * *
Так хочется чего-то горностайного…
Марина Матвеева

Горностайные мысли всей стаей спустились с гор,
распушили хвосты и входят на мягких лапах.
Как обидно бывает, что нам не объять всего,
даже душу до крови о тернии исцарапав.

Но когда под рукой заскользит серебристый мех,
и, от счастья зажмурившись, вдруг воспарит Психея,
то уже все равно: кто за этих, а кто за тех.
И не важно уже: опоздаю или успею.

Вот оно, горностайное! Ткнулось тебе в живот.
Тихим смехом ли, мехом ли лечит тебя, лаская.
И, быть может, в душе что-то важное оживет.
А неважное пусть волна заберет морская…

* * *
Не бойся, агония сердца закончится быстро.
Не будет мучительных болей, сочувственных взглядов.
И мысли, и чувства исчезнут. Погаснет, как искра,
сознанье. И музыка смолкнет. Я знаю - так надо.

Я знаю - так надо: забыться, уснуть, раствориться
кристалликом соли в ленивой воде мирозданья,
как прежде рабы, императоры, императрицы,
плебеи, патриции, вече, соборы, собранья,

армады и орды. Ну, где вы, предтечи и предки?
Лишь шепчет волна, но никто ее шепот не слышит.
Бросаю монетку. Я снова бросаю монетку.
А время все пишет и пишет свои многостишья.

Пергамент. Папирус. Мы чувствовать поторопились…
Мне выпадет решка. Не зря же я ставил на решку.
Приятная малость, но в этом особая милость:
улыбка судьбы не должна превратиться в насмешку.

Тебе на прощанье спасибо за эту поблажку.
В чужих зеркалах отражаться, пожалуй, довольно.
Улыбка Мадонны, цветок и душа нараспашку.
Агония сердца… Ты знаешь, мне больше не больно!

ПОД ЗАНАВЕС

Аплодисменты густели в воздухе.
Сыпалось гулкое «хлоп», «хлоп».
А мне всё чудилось, будто гвоздики
В мой вколачиваются гроб.

И умер я, но, как птица Феникс,
Вновь воскрес для тебя: «Раз! Раз!».
И опять обратились к сцене
В ожидании сотни глаз.

В зале новая буря крепла,
Целилась миллионом брызг...
Эх, собрать бы хоть горстку пепла,
Чтобы снова ожить на бис.

* * *
Просто прелесть, какая пьяная!
Горяча и смела
Вдруг ко мне прямо в руки прянула:
Всю себя отдала.

Как же сладко с тобою, солнышко,
И страдать, и грешить!
Жаль, что чашу твою до донышка
Не смогу осушить.

Плачь, не плачь – всё равно расстанемся
Через год, через миг.
А пока же давай уста в уста
Без дорог напрямик!

***
О чем говорить, если не о чем говорить?
О снах, о погоде, о ценах на нефтепродукты?
Припомнить смешной анекдот и слегка пожурить
правительство, шумных соседей, подгнившие фрукты?

А может о книгах? «Ты знаешь, я книгу читал
недавно. Вот только не помню, кто автор.
Сюжет интересный. На стену ружье неспроста
повесил герой. Я о нем расскажу тебе. Завтра».

А может о фильмах? «Какое я видел кино
намедни! Какой-то актер там играет известный.
Джек? Роберт? Не важно... И, впрочем, не все ли равно?
Ведь фильм-то чудесный! Не правда ли, фильм-то чудесный?».

А может посплетничать? «Знаешь, я встретил ее.
Она постарела... Как быстро она постарела!
Да, время летит... А она ведь теперь не поет...
А, помнишь, как пела? Ах, как она здорово пела!».

Да, время летит. Мы его убиваем, скорбя.
И слезно сморкаясь в свои кружевные платочки,
жалеем друг друга, но больше жалеем себя
и тихо доходим до края, до ручки, до точки.

Прощанье славянки... Ну что ты, славянка, не плачь!
Я скоро придумаю новую, лучшую тему.
Мы будем беседовать... Я подарю тебе мяч,
а может быть меч или белую хризантему...

ПЕРЕЧИТЫВАЯ УАЙЛЬДА

«Yet each man kills the thing he loves»
«The Ballad of Reading Gail»
Oscar Wilde

Я на любви своей поставлю крест
И подлую отправлю под арест.
Засов на двери, крылья в кандалы.
Пускай до смерти пялится в углы,
И меряет шагами свой приют,
Где только крысы в темноте снуют.
Ни хлеба, ни воды не дам я ей,
Ни солнечного света, ни свечей.
Во мраке без надежды и тепла
Она исчезнет, будто не жила…
О нет! Не так! На плаху к палачу
Я сей же час свести её хочу!
Взметнётся, словно молния, топор
И праведный исполнит приговор.
На плиты хлынет кровь её рекой,
И я отныне обрету покой…
О нет! Не так! На голову мешок,
На шею камень. Подведу итог
Беспутной страсти. В пруд её! На дно!
Чтоб ни следа, ни эха. Решено!
Негромкий всплеск, спокойные круги.
И все забыто. Отданы долги…
Но нет! Не так!..
Хоть десять тысяч казней
Одна другой страшней и безобразней -–
Все бесполезно. Валится из рук
Стальной топор, веревка рвется вдруг.
Дверь вдребезги, на части кандалы.
И вновь из праха, пепла и золы
Она встает и обретает плоть.
И ни стыдом ее не уколоть,
Ни приручить, ни заточить в острог.
И будь ты с нею ласков или строг:
Лишь отрастут поломанные крылья –
Она взлетит спокойно без усилья.
И ты за ней, и тут уж сам решай:
Куда дорога эта: в ад иль в рай…

УТРЕННИЙ ПОZИТИВ

Судьба, как кошка, ластится ко мне,
А я, как кот, глаза от счастья жмурю.
Весна в груди, весна в моём окне,
И небосвод до синевы зашкурен
От облаков и перелётных птиц...
Но что мне птицы, я и сам, как птица!
Передо мной все тени пали ниц.
Завидуйте! Ведь это мне не сниться!

УРОКИ СЧАСТЬЯ

Я совершил тягчайший из грехов,
я не был счастлив. Нет мне оправданья…
Хорхе Луис Борхес

На каторгу вечной боли
сослал меня суд присяжных
за то, что я не был счастлив.
Мне вынес вердикт «виновен»
Верховный судья Вселенной
за то, что я счастлив не был.
И ты мне вчера сказала:
«Источник твоей болезни
в твоих несчастливых мыслях».
И ты мне вчера сказала:
«Ты должен учиться счастью,
как в детстве ходить учился».
И вот не спеша, на ощупь
сегодня я в путь пустился.
Твоя тяжела наука.
Так сильно дрожат колени
и ищет во тьме опору
рука по привычке старой.
Так сильно дрожат колени,
но с каждым нетвердым шагом
я ближе и ближе к цели.
Я чувствую все иначе.
Я вижу теперь иначе,
и даже дышу иначе.
Ведь счастье оно, как воздух:
мы дышим им от рожденья
и даже не замечаем.
Снимите с меня вериги!
А впрочем, их нет! Пропали!
Спасибо тебе, мой Ангел!

БОЛЕЮЩЕМУ ДРУГУ

Нечестно выглядеть несчастным,
Придав лицу убитый вид,
Когда твой друг рукою властной
Болезни скошенный лежит.

Он сутки не вставал с постели,
То в жар, то в холод погружен.
Ему советы надоели
Друзей, родни, мужей и жён.

Ведь каждый почитает долгом
Ему рецепт продиктовать.
(Тут надо истину признать:
Коль все их разом применять,
То и в могилу лечь недолго!)

Мы все в болезни одиноки.
Ничье сочувствие, увы,
Нам не облегчит бой жестокий,
Плиту не снимет с головы.

Но без участливого слова,
Когда в стекле вскипает ртуть,
Нам тяжесть этих дней суровых
Терпеть совсем невмоготу.

И пусть я далеко, но всё же
Я мысленно к тебе приник.
Я о тебе сейчас тревожусь,
И искренность моя, быть может,
Приблизит исцеленья миг.

ПОЭТОМУ

Микропоэма

…поэтому я пишу стихи,
поэтому я поэт и му-
зыка полнит мои мехи,
словно вино. Эй, плеснуть кому?!

А мне говорили в четвертом классе:
«С «поэтому» нельзя начинать предложение».
««Поэтому», - заявляли, - всегда в подчинении
у самого главного». И я подчинялся
авторитету учебника и учителя.
Да мало ли всяких авторитетов,
руководителей, укротителей
и раздатчиков бесплатных советов…

К чему весь этот разговор? Да ни к чему.
Так, ничего не значащее ворчание
человека, прожившего тридцать шесть лет в Крыму,
в третьем поколении крымчанина.
Может быть писателя, может быть поэта…
Только, знаешь, это не ему решать.
Впрочем, на судьбу смешно, пожалуй, сетовать,
если у тебя в конторе Мойры кореша…

…поэтому, поэтому, поэтому
мы иногда становимся поэтами,
швыряем ввысь свои мечты крылатые
и разлагаем словеса на атомы…

…а мне мама твердила в пятнадцать лет:
«В этом возрасте каждый второй – поэт.
Вон, сосед наш: тоже рифмовал и что?
Теперь женился, купил авто».
Я ярился: «Мама, я не такой.
Я - особенный, мама. Писать не брошу!».
А она улыбалась – ртом, глазами, щекой –
примиряющей улыбкой своей хорошей…

Я – нервной музы преданный вассал.
Поэту все-таки поэтово.
И я сегодня эти строки написал
не потому что, а поэтому…

* * *
Последствия бессонной ночи:
Все валится из рук
И неразборчив почерк…
Каблук
истерся. Надо б заменить.
А может отменить
визиты? Рухнуть на постель.
(Она еще не собрана). Метель
такая в голове – ни зги не видно!
Обидно
заплутать в своем лесу.
Я, видимо, себя не донесу
и по дороге расплескаю…
Чаю
покрепче заварить.
Студеный душ.
Забыть
про малодушие.
В дорогу!
Ведь долг зовет.
Шепну молитву. С Богом,
вперед!..

* * *
Ноги твои – ножницы –
режут меня нежно
но все равно больно,
но все равно неизбежно
расставание
на расстоянии взгляда.
Как протуберанцы ада
мои желания
прожигают меня насквозь…
Злость:
«Не надо так смотреть на меня!
Не надо!»
В паутине чувств
я напрасно верчусь
корчусь, рвусь, но лишь сильней
увязаю в ней,
словно муха.
Не хватает духу
вырваться…
Воздуха! Скорей!
Воз духа дай, халдей!

* * *

Л.Б.

Вот выходит поэт…
Он, наверное, скромно одет
и небрит,
и костюм так нелепо сидит
на нескладной фигуре.
По ночам он до одури курит.
Пьет дешевый портвейн.
И с друзьями. И так. Без друзей…
И от женщины ждёт одного.
Чтоб любила. Его.
Но выходит Поэт…
Пусть небрит и нелепо одет,
словно шут.
Позовет и… пойдут.
Пусть за целую милю разит
от него табаком и портвейном…
Эх, да что ж так сегодня сквозит?
То ли просто зима, то ли вечность в окошко глядит
и печально внимает в молчании благоговейном.

* * *
Дуэли не будет! Пусть порох давно наготове
И пули отлиты, и нервы уже на пределе –
Не будет ни грома, ни дыма, ни запаха крови,
Ни мертвенно белого лика в дрожащем прицеле.

Дуэли не будет! Ты, видно, хотела иного…
Туманное утро. Опушка. Стрелки у барьера.
И смерть на сорочке причудливой розой пунцовой,
Дымясь, расцветает… Потом приговор коронера…

Платочек, намокший от слез, и припухшие веки.
Печальные вздохи: «О время! О нравы! О люди!».
Зарыт неудачник, удачливый – проклят навеки…
О, как романтично!.. Вот только дуэли не будет!!!

Я впредь не желаю бессмысленно бегать по кругу,
Опять сочиняя красивую ложь во спасенье.
Дуэли не будет – мы подали руки друг другу.
А ты поищи-ка иное себе развлеченье…

ОДА КРИТИКУ

Румяный критик мой, насмешник толстопузый…
А. С. Пушкин

Я – трухлявое дерево, скрипка для ветра.
Мне стихи-древоточцы изгрызли нутро.
Незаметно для слуха, для глаз незаметно
Прямиком в сердцевину проникли хитро

И не знают пощады… Но наши предгорья
Оглядев проницательным взглядом врача,
Мне на помощь пришел санитар Лукоморья
Дятел-критик, тревожное что-то крича.

Он заботливо долбит мою древесину
Крепким клювом, а липким тугим языком
Он с коварных личинок срывает личины
И знакомит меня, если был не знаком.

Мудрый дятел, тебе я доверюсь всецело.
Покричи, постучи, полечи, успокой.
Стану я зеленеть, словно ветка омелы,
И побеги пускать (сам не знаю на кой).

Только чудище обло, стозевно и лаяй.
Нелегко его сходу схватить за плечо.
Но и дятел – он тоже один не летает:
Вот еще появился, еще и еще.

А когда одолеют крылатые братья
Супостата навек, я вскричу: «Исполать!»,
И, по-братски слегка придушив их в объятьях,
Поклянусь Пастернаком лишь прозу писать.